Неточные совпадения
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет
с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда
не учился, а больше страдал золотухой, все
детство проходил постоянно
с завязанными глазами или ушами да
плакал все втихомолку о том, что живет
не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка
не испечет ему.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл
с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони остался красный след от удара… В
детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли
плакал редко;
не заплакал и этот раз и даже
не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
Нужно было даже поменьше любить его,
не думать за него ежеминутно,
не отводить от него каждую заботу и неприятность,
не плакать и
не страдать вместо его и в
детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться
с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать, что он мужчина.
Аксюша. Я
не могу тебе сказать
с чего, я неученая. А пусто, вот и все. По-своему я так думаю, что
с детства меня грызет горе да тоска; вот, должно быть, подле сердца-то у меня и выело, вот и пусто. Да все я одна; у другой мать есть, бабушка, ну хоть нянька или подруга; все-таки есть
с кем слово сказать о жизни своей, а мне
не с кем, — вот у меня все и копится.
Плакать я
не плачу, слез у меня нет, и тоски большой нет, а вот, говорю я тебе, пусто тут, у сердца. А в голове все дума. Думаю, думаю.
И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я
не испытывал
с самого
детства, нахлынуло на меня вместе
с сознанием, что я далек от смерти, что впереди еще целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (о! наверно сумею), и я, хотя
с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под голову и заснул, точно так, как в
детстве, когда, бывало, проснешься ночью возле спящей матери, когда в окно стучит ветер, и в трубе жалобно воет буря, и бревна дома стреляют, как из пистолета, от лютого мороза, и начнешь тихонько
плакать, и боясь и желая разбудить мать, и она проснется, сквозь сон поцелует и перекрестит, и, успокоенный, свертываешься калачиком и засыпаешь
с отрадой в маленькой душе.
Дорогой мой, милый Саша, — проговорила она, и слезы брызнули у нее из глаз, и почему-то в воображении ее выросли и Андрей Андреич, и голая дама
с вазой, и все ее прошлое, которое казалось теперь таким же далеким, как
детство; и
заплакала она оттого, что Саша уже
не казался ей таким новым, интеллигентным, интересным, каким был в прошлом году.
Если бы мы только
не были приучены
с детства к тому, что можно злом
платить за зло, насилием заставлять человека делать то, чего мы хотим, то мы бы только удивлялись тому, как могут люди, как будто нарочно портя людей, приучать их к тому, что наказания и всякое насилие могут быть на пользу. Мы наказываем ребенка, чтобы отучить его от делания дурного, но самым наказанием мы внушаем ребенку то, что наказание может быть полезно и справедливо.
Николай замолчал, багрово покраснел и, отойдя от нее, молча стал ходить по комнате. Он понял, о чем она
плакала; но вдруг он
не мог в душе своей согласиться
с нею, что то,
с чем он сжился
с детства, чтò он считал самым обыкновенным, — было дурно.